Знаете, я не буду писать ничего нового. У меня есть про Цоя столько текстов, от которых -- ни от одного из которых -- я не могу отказаться, что я просто восстановлю с предыдущего форума. Добавлю может быть пару слов. Потому что в любом случае этот текст должен быть на воссоздаваемом форуме. Потому что именно в этот день этот текст нужно восстановить.
Он значит для меня очень много. Он со мною всегда. Он действительно жив. И конечно, он не только со мной. Он с нами. Он с нами, когда мы мечтаем, когда понимаем, что обратного поезда нет, но знаем, что это не должно стать помехой, когда делаем шаг вперед, расчищая для него место. Он с нами в нашей боли, в нашей силе и в нашей любви. В смерти, которую хочется встретить гордо.
Слушаю любимые песни всякий раз как новые. Великое искусство, убеждаюсь который раз, говорит только для слышащих, поет только для внемлющих, шепчет для посвященных. Но к главному знанию оно приобщает молча -- и это знание о его собственном величии.
Великое искусство прежде всего внушает нам весть о себе самом.
Впрочем, не было бы этого величия, мы бы не получили того, что слышим, то, чему внемлем, то, во что оно нас посвящает.
У Цоя это совершенно особое состояние погруженности в жизнь, почти сверхъестественной близости к перетекаемому моменту бытия. Но если разобраться, то этот захватывающий неизъяснимой красотой миг хорош как раз потому, что его заметил Цой.
То есть искусство все-таки рассказывает об искусстве.
Это как первое дуновение апрельского ветра.
Эйфорический приход (длится минут 10, недолго) от стакана портвейна залпом (куда же без него).
Причудливая линия излома асфальта, которая впадает в русло обращенного внутрь взгляда. И пробегая по которой, взгляд вдруг содрогается от приступа ликования.
Жизнь, хороша хотя бы тем, что в ней есть место таланту, -- это придает ей жизнь.
_________________ Мы, волки, не скулим, как шакалы, и не лаем, как собаки. Мы завываем, наводя ужас на весь лес.
|