Отчаяние.
Когда-то, когда мне было пять лет, я любил сидеть в комнате, слушая тиканье часов. Рядом сидела за столом мама и проверяла контрольные работы. Часы отбивали ход секундной стрелки с гнусной, плотоядной дискретностью -- рассекая время на ломтики. Они не были старыми; и дело в не смазке механизмов, -- просто такие это были часы. Так они шли. Так идут часы, говорил я себе поначалу. Просто так они идут... Каждая секунда и -- ударом натренированной, но нездешней кисти отнималась маковка, тыковка, помпончик. Но как-то раз, сидя у часов, я признался себе, что скрываю от себя правду: ясно, что с таким лязгом и чревным уханьем могло совершаться только что-то очень жестокое. Это, подумал я, что-то такое жестокое, что может не остановиться перед самой страшной жестокостью. Что же это? Не знаю... Что-то, что может возвыситься над тем, над чем не возвыситься человеку.... Это страшнее смерти, сказал я себе. Смерть всё-таки самое страшное, но эта штука -- она явно сильнее и страшнее смерти. Ведь она ничего, ничего не щадит. Секунда -- и лязг, и обрубок времени катится, подпрыгивая, по ступеням пирамиды. И вскоре уже не виден. Но в следующую секунду -- снова лязг. Ровно через секунду -- новый. Пройдет точно секунда до следующего. Лязг! И так будет всегда. Никакой пощады. Никакой -- от слова никогда. И никогда от слова nevermore. Это сила, которую я не могу понять, не могу назвать, не могу указать. Она много страшнее смерти. Я вдруг стал понимать, что глохну, а полутьма комнаты, освещенной только настольной лампой, стала выпуклой. Потом я представил, что все эти удары могут участиться, останутся столь же равномерно расставленными, но промежутки сократятся; как тогда это зазвучит? Я закрыл глаза, прикрыл уши ладонями и зарыдал. Не от страха, потому что я находился по ту сторону страха, не от жалости -- я знал, что мы обречены, а когда знаешь, что чего-то лишишься необратимо, никогда об этом не жалеешь. Я рыдал от отчаяния, от знания о бессилии. По этой причине чаще всего и рыдают дети.
_________________ Мы, волки, не скулим, как шакалы, и не лаем, как собаки. Мы завываем, наводя ужас на весь лес.
|