Клуб путешественников

Надежда.

Окна нашей квартиры, на одной стороне, выходят на Мойку, а на другой – во двор. В принципе, у нас тихо. Но так как это всего четыре дома от Невского и дом – от Дворцовой, то когда эти люди проводят какие-то свои сатурналии, звучат репродукторы. По Мойке регулярно ходят прогулочные катера, на них громко вещают экскурсоводы. Но квартира большая, и можно находиться там, куда эти звуки не доносятся. Правда, в следующем от нас, тоже проходном, дворе, выходящем на Большую Морскую, кажется, устроили хостел: я иногда слышу иностранную речь. Но это только вечерами и совсем недолго. Иногда ещё какой-нибудь козёл включит громко музыку в машине, стоящей во дворе, но и это нестрашно: его быстро поставят на место.
Я часто думаю, что такое получить пожизненное заключение и быть в одиночной камере. Но у меня одно обязательное вводное условие – никакого там трудового перевоспитания. Быть полностью освобожденным от всяких работ – от вышивания до лесоповала. Зарядкой бы, я, разумеется, продолжал заниматься, не отступился бы и от холодного душа, – он был бы в моей камере. Или нет? Если нет, это не так и важно. Мыться бы уж у меня точно возможность была.
Я бы работал. Делал то, что умею и хочу. Писать, читать, думать. Писать. Много писать.
Да, конечно, нужно было бы ещё заниматься благотворительностью. Но много ли для этого нужно? Я бы учредил фонд и назначил управляющего; или просто дал бы своему банку поручение перечислять средства тем, кого я заранее определил.
Если бы (вдруг) нашлись студенты, которые хотели бы у меня учиться, я был бы тому страшно рад. Администрация тюрьмы разрешила бы мне проводить занятия по скайпу: ведь я был бы примерным заключенным.
Я имел бы право часа два в день пользоваться Интернетом, и этого было бы достаточно. Наверно, спустя три года, с учётом безупречного поведения и отсутствия взысканий, я бы смог подать ходатайство о разрешении пользоваться интернетом 3 часа в сутки. У меня было бы больше времени на мой форум. Думаю, мне бы пошли навстречу.
А раз в неделю мне бы доставляли заказанные книги и журналы.
И я бы писал, писал, писал.
Более того! У меня ведь наверняка было бы право на прогулки, как же я забыл? Ну, допустим, я бы гулял раз в неделю. Это было бы совершенно достаточно.
Вчера я вышел на Невский и поймал себя на том, что неделю не выхожу из дома, и что мне чаще уже не нужно. Я дошёл до банка, поговорил с очень любезным менеджером и на обратном пути решил прогуляться – прошел метров 100 по Невскому. Был прекрасный июльский вечер. Дойдя до Большой Конюшенной, я развернулся и пошёл домой на Мойку. И ведь я не выходил из дому неделю, а этой прогулки оказалось достаточно.
Лиц людей бы я никаких не видел, конечно. Ну кроме охраны и тех, которые мелькали бы в интернете.
Но иногда я думаю, что готов отказаться и от этого. От всяких лиц.
Да, конечно, я был бы лишен путешествий. Но я никогда не скрывал, что путешествие – это путь к экспериментам по строительству своей идентичности. Это встреча с Другим, позволяющая расширить арсенал своего духовного айкидо. Вы же не будете всерьёз считать, что такая задача должна решаться только в полевых условиях? Что она, являясь сугубо когнитивной задачей, не могла бы решаться ментально – не на каком-либо столе для опытов?
В целом, мы с вами видим, что я вполне годен для отбывания пожизненного заключения в одиночной камере, при соблюдении всех вышеперечисленных условий.
Только одного я боюсь лишиться. Я уверен, что не готов лишиться надежды.
Сейчас она у меня есть.
А при пожизненном сроке у меня бы отняли и её.
Лишиться надежды было бы колоссальным облегчением. Знать, что тем, чем жил всю жизнь, – уже можно не жить, жить не нужно. Всё равно как ампутация. Есть орган, есть проблема – боль, хворь, сыпь, – а нет органа, нет и проблемы.
Но к этому я не готов. Я не знаю, как я буду жить, утратив надежду. Не потому ли, что у меня не было в жизни другого опыта? Я ведь никогда не жил без надежды, я не знаю, как бывает и как можно иначе. Может быть, в этом дело? Итак, может статься, лишение надежды – это вопрос опыта. Это наживное. Пусть и духовно наживное – ну вот, допустим, будет такая высокая цель, приучить себя к тому, что надежды больше нет.
Но может статься, это метафизическая преграда. Может быть, самое состояние отсутствия всякой надежды для человека непереносимо.
Я не знаю, как правильно.
Но кое-что я знаю точно. Я бы не хотел, чтобы приучать себя к лишению надежды мне бы пришлось только потому, что меня поставили бы перед фактом её лишения. Когда бы не я себя лишил надежды, а её у меня отняли, отправили бы отбывать пожизненный срок, ничего мне не оставив, кроме возможности приучать себя к тому, что надежды больше нет.
Я бы хотел прийти сам к тому, что надежды больше нет, что надеяться неправильно, нужно отказаться от надежды, от надежд.
Или, наоборот, не прийти. Не прийти вовсе. Оставить надежду при себе до тех пор, пока есть хоть теоретический шанс на её осуществление.
Из этого я делаю вывод, что я предпочёл бы остаться на свободе.
С надеждой.
Жить со своей грязной, вытоптанной, порванной в десяти местах и кое-как заштопанной надеждой. Надевать её, надежду, всякий раз, каждое утро, на себя, как трусы, носки, майку, джинсы. Или как шарф – зимой. Стирать её, преодолевая тошноту и отводя глаза, после того, как она в очередной раз угодит в помои. Потом, наверное, ещё раз стирать, потому что в таком виде в химчистку относить нельзя, у меня и так уже прошлый раз не хотели принимать.
Или даже не надевать надежду и не снимать. Ложиться с ней спать. Надо дать ей побыть с собой сполна, пусть использует каждую минуту. Не потому что осталось мало – понятия не имею, сколько, это правда, – а просто какой смысл нам разлучаться, раз уж я выбрал её, а не комфортное пожизненное заключение — с прогулкой, зарядкой, интернетом, литературой и книгами.
Так мы и будем жить, неразлучно. Друг друга поддерживая.

_________________
Мы, волки, не скулим, как шакалы, и не лаем, как собаки. Мы завываем, наводя ужас на весь лес.